![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
firecutter
Хорошо работать в ночную смену. Получил задание — и потихоньку его делаешь, никто тебя не отвлекает, никто не занимает кран, никто не торопит. Сделал, сложил, прибрался на рабочем месте — и свободен. Вся беготня начнётся утром. Окажется, что не хватает каких-то важных деталей, сделанных ещё месяц назад, но не отправленных, потому что сборка отстаёт от графика, а теперь потерянных. Их потом обязательно найдут, если не окажется, что они выброшены в металлолом сверловщиком, ошибшимся с отверстиями и решившим таким образом похоронить свою ошибку. Да мало ли что ещё может случиться в дневную смену. А ночью ты сам себе хозяин.
Задание лежит на столе у мастера. Наташа всё расписывает чётко, по пунктам. Она мастером всего только три месяца, но уже знает всю цеховую кухню от и до. У нас учатся быстро. Да и девчонка она толковая, мы с ней восемь лет назад работали на разметке, куда она пришла после института. Посмотрим задание. Два листа металла 14мм по программе, сорок деталей из 25-го, кое-что из шестёрки и на сладкое — мост. Мосты мы резать любим: на них присылают большие программы, на двенадцатиметровый лист, там получается от двухсот до трёхсот метров длины реза, а это наша зарплата. Проехал в смену шестьсот метров — считай, что не зря день прожил. Иногда до километра удаётся, но это очень редко. Режется-то оно быстро, основная работа состоит в том, чтобы убрать со стола детали и отходы. Бывает — десять минут режешь, потом час убираешь. Мостовые детали убирать легко, они большие, и их немного. При удачном стечении обстоятельств за смену можно порезать четыре листа — вот тебе и километр. Сейчас этих листов нет, они лежат на складе. В ночную смену должен прийти Аббас и почистить их чудо-машиной под названием дробомёт: сбить окалину и ржавчину. Но меня сейчас больше заботит программа на четырнадцатые листы. На листках с программой красными чернилами написано грозное предостережение: после изготовления первой детали отверстие в ней промерить и проследить, чтобы не было вырыва. Если будет вырыв — резку остановить. Звоню Наташке. Вырыв будет обязательно, его не может не быть, потому что плазма при изменении направления движения или в момент остановки делает его обязательно. Наташка успокаивает меня: всё это ерунда, ты уже эти детали делал, никакого вырыва на них не было. Как это не было? Вот так не было, прошли детали нормально, режь и не заморачивайся. Ну, как скажешь. Я скачиваю программу с обменника, открываю её на станке и смотрю, что такого смогла придумать наша программистка, чтобы чудесным образом избежать вырыва. Нет, слава Богу, обошлось без креатива. Девушка она молодая, работает недавно, а училась у того самого Вадика, поэтому ингода присылает такие залепухи, что мне хочется её казнить каким-нибудь варварским способом, примерно таким, каким приходится резать по её программе.
Крановщик мой ещё не пришёл, поэтому у меня есть время сделать раскрой на шестёрку и двадцатьпятку. Где-то существуют отдельные программы на каждую детальку, но мне так резать скучно, я предпочитаю сделать раскрой на целый лист, чтобы не прицеливаться во время резки и оптимизировать расход металла. Да, мне таким образом удаётся экономить, но это я забочусь не о благосостоянии завода, а о себе любимом — мне ведь убирать отходы, поэтому лучше, когда их меньше.
Раскрои сделаны, крановщик пришёл. Он таджик, и его зовут Коля. Настоящее имя выговорить трудно, поэтому все (в том числе и земляки) зовут его по-русски. Работает он каждую ночь, без выходных, и иногда остаётся в день. Улыбчивый, доброжелательный, безотказный, очень аккуратный, работать с ним одно удовольствие. Когда я делаю мелкие детали, которые надо собирать вручную, он приходит ко мне и помогает, хотя это вовсе не его работа. Я объясняю Коле диспозицию: на телеге лежит стопка разнообразных листов металла, наши, естественно, самые нижние. Коля смеётся. А вот и Аббас вынырнул из коридора и остановился под краном. Пока Коля забирается на своё рабочее место, Аббас что-то кричит ему. Переговариваеются они по-русски. Во-первых, потому что Аббас узбек, а во вторых вообще производственные вопросы только по-русски обсуждаются, у наших иноземцев такой этикет. Аббас отработал смену на дробомёте (это он и сложил на телеге стопку листов), теперь идёт ужинать, а потом должен прийти обратно, и Коля ему понадобится. Я спрашиваю о мостовых листах. Аббас разворачивает передо мной листок со своим заданием: там два листа совершенно никому не нужной десятки и профиль. «Если тебе нужно, я приду пораньше, но их надо будет откуда-то со склада забирать, а я даже не знаю, где они там точно лежат. А так я планирую прийти в четыре.» Я, если честно, не очень хочу резать мост, у меня неизвестно сколько времени грозный четырнадцатый займёт. Поэтому я машу рукой: делай, что хочешь. Аббас улыбается и уходит.
— Ты когда спишь-то, Аббас? — спрашиваю я его вдогонку.
— На том свете спать буду, — улыбается он.
Аббасу лет тридцать, он крупный, физически очень сильный человек. Он солиден и нетороплив, ходит по заводу с видом настоящего хозяина. В общем, он тут действительно хозяин, потому что работает сразу на нескольких участках, и от него многое зависит. Берётся за любую работу, но условия ставит сам. И начальство эти условия выполняет, потому что во-первых, такого солидного человека просто неловко обманывать, а во-вторых, он добросовестный и толковый работник, умеющий проявить смекалку и не тратящий силы понапрасну. По-русски он говорит без акцента, хотя в России недавно.
Мы с Колей принимаемся за работу. Разгружаем телегу, закладываем мне на станок нужные листы. Сегодня нам повезло, можно уложить на стол сразу весь необходимый металл, всё помещается в одну закладку. Это удобно и мне, и крановщику, которого я не буду дёграть до конца смены. Я всё вырежу, уберу отходы, сложу вручную мелкие лёгкие детали, а потом позову его, и крупняк мы уберём вместе. Правда, Коле всё равно не удастся отдохнуть, потому что на профильном участке работает Юра, который пилит балки и коробки, и ему тоже нужно краном подвозить профиль, а потом увозить заготовки на стелажи для сверловки. Но там крану обычно немного работы.
Заканчиваю я в шесть часов. Сегодня чуть-чуть припозднился, на 15 минут, но в субботу это можно. По будням жена в семь уходит на работу, поэтому я к тому времени уже должен быть дома, чтобы Ваньку одного не оставлять. Я убираю пачку отходов в угол цеха, пишу наряд, прощаюсь с Колей и ухожу. Аббас в четыре так и не пришёл, наверное, всё-таки решил немного поспать при жизни.
Дома умываюсь (на работе не могу мыться, во-первых там грязная и мыльная вода, а во-вторых, с моей застуженной головой выходить после душа на улицу чревато даже жарким летом, поэтому я не хочу рисковать) и завтракаю, а потом ухожу в Настину комнату (она по субботам учится и уходит рано, до моего прихода) и там пытаюсь спать. Сегодня мне не везёт: в десять кто-то из соседей начинает менять окна: стук, скрежет разрываемой деревянной рамы, грохот перфоратора. К двенадцати к процессу присоединяется другой сосед. Я, так толком и не поспав, встаю и звоню Наташке.
— Ой, да приезжай конечно, Аббас твои листы почистил, они тебя ждут!
Ну вот и чудненько. Целую жену и еду обратно на завод в предвкушении непыльной работы.
Но на заводе меня ждёт облом. Наташка задёрганная и злая: сделанные мной ночью детали не прошли контроль.
— Но ведь на прошлой партии, которую ты же резал, не было вырыва! — удивляется-возмущается она.
— Да был он, не могло его не быть, это ж технология, её не обойдёшь.
С прошлой партии в цеху осталась одна деталь, лежит она в тени и вырыва не видно, но он хорошо ощущается пальцем. Да, он меньше, чем на новых деталях, но всё равно есть.
— Не примет заказчик такие детали. Технологи говорят, что нужно газом резать, он вырыва не делает.
— Они с ума сошли, это ж газом один лист пять часов резать, а мы и так от графика отстаём. Тут вообще всё производство застопорится. А вырыв и на газу будет.
— Ну вот пойди посмотри, может быть что-нибудь придумаешь. Пришла Лена-программист, они с Ромкой на твоей машине положили лист и пытаются как-то выйти из положения.
Рома — мой коллега с соседнего участка. У него есть своя работа, он режет какие-то броневые плиты, а сюда его позвали, чтобы Лена могла увидеть процесс резки собственными глазами и изменить программу. Ах Лена! Ну-ну, посмотрим в твои честные глаза! Лена оказывается девушкой как-то совершенно неприлично красивой для заводского программиста и нарядной, как полковое знамя: на ней бархатно-чёрный костюм, то ли деловой, то ли вечерний, на шее кокетливо повязан газовый шарфик, на ногах босоножки с высоченной шпилькой, а в огромных очках отражается всё цеховое освещение. Но главное — улыбка, перед которой меркнет и свет, и его отражение в очках. Вернее, это уже не улыбка, а истерический смех: я пришёл в тот момент, когда неудачные пробы уже перестали вызывать раздражение. Увидев это солнцеликое великолепие в нашем пыльном и дымном углу, я отменил его казнь и, отправив Рому на его рабочее место, продолжил креативные поиски. Но я опоздал, Лена уже сдалась и потеряла всякий интерес к процессу. Я объяснил ей, чем обернётся для завода переход на резку этих деталей газом, она, не переставая улыбаться, пожала плечами и ушла. Я дорезал этот лист до конца и пошёл на соседний участок за листами для моста. Аббас сидел на своём месте у дробомёта, я помахал ему рукой.
Единственное преимущество работы в дневную смену — наличие двух кранов. Длинный лист закладывать одним краном трудно, приходится везти со стыковки траверсу и цеплять лапы к ней, а это долго и неудобно. А потом убирать длинномеры — это даже с траверсой опасно. Но краны приходится ловить, потому что они почти всё время заняты. На другом конце цеха ещё один незаменимый работник-многостаночник Ильхом работает на гибочном прессе. Работа адская: нужен отличный глазомер и умение рассчитать поправку на люфт в станке. Ильхом работает, как бог, но даже ему трудно, и несмотря на то, что нужно спешить, кран он мне отдаёт с удовольствием: хочется отдохнуть. Я бы на гибочнике работать не смог.
Лист заложен, я обкатываю программу, чтобы убедиться, что она нигде не выходит за её пределы. Это возможно: бывает, листы приходят с приличной серповидностью, причём даже в одной партии среди ровных листов может попасться серп. Сейчас всё нормально, я включаю станок и сажусь в кресло. Отдохнуть мне всё равно не удаётся: то и дело подбегает Наташка: а это ты можешь сделать? А это? Всё могу, собери всё в кучу, и я это сделаю на отходе со второго листа. Да, сделать кассу мне сегодня не удастся, но это тоже моя работа. Сейчас вырежу этот лист и сделаю раскрой на ту мелочь. Убирать его будем уже с Колей, дневная смена закончится. Мимо меня проходит Аббас с котомкой и машет рукой: он свою работу закончил.
Коля приходит в восемь. Я уже порезал отходы, осталось только убрать крупные детали. Это легко: к цепному стропу подвешивается магнит, моя задача — установить его в центр масс детали и закрыть замок. Очень удобное приспособление. Правда, из четырёх приобретённых три года назад, в рабочем состоянии остался только один. Что мы будем делать, когда и он сломается — не знаю. Мы убираем несколько деталей, и тут снова появляется Аббас.
— Ты что тут забыл?
— Работать пришёл, на дробомёт. Слушай, ты не знаешь, как там свет включается? А то все ушли, всё погасили, а как включить — не знаю.
Я не знаю, как включается свет над дробомётом, но мне интересно, и я иду с Аббасом, оставив Колю на кране отдыхать. Мы поочерёдно обходим все колонны со всеми электроприборами. На первой же колонне нам вроде бы повезло: свет включился почти во всём цехе. Но именно угол дробомёта остался неосвещённым. Мы идём дальше. Это освещение сверловки. Здесь рубильник зоны крана. Тут предохранители телеги. Это свет над плазмой. А это — вытяжка. Вот что за зараза громыхала надо мной тогда целый день, когда я работал здесь на позапрошлой неделе.
— Может быть, у Коли спросить, он здесь тоже работал, должен знать.
— Коля не скажет, — улыбается Аббас, — он же тогда будет всю ночь мне листы подвозить, я его задолбаю. А у него ещё Юра.
— Зато я убираюсь и домой иду, меня не будет.
— Ладно, — решает Аббас, — если мы не найдём, как он включается, я тогда плюну и спать пойду. Надо, в конце концов, и отдохнуть, а то вчера днём листы чистил, потом ночью пришёл вагон — я разгружал, утром чистил профиль и листы для тебя, ушёл в пять, а сейчас опять чистить. Пошла работа валом, не успеваем всё сделать, народа не хватает.
— Да конечно, иди отдыхай.
В этот момент Аббас щёлкает последним выключателем, и над дробомётом загораются лампы.
— Засада, — говорит он, — отдохнуть не удастся. Пойду переодеваться.
Я возвращаюсь к Коле, и мы убираем остатки моих деталей.
На улице после холодного ветренного для — неожиданно тёплый и тихий вечер. А ведь белые ночи сейчас, а я их так и не вижу в своём дыму.
— Я сварила гороховую кашу, — говорит жена, — оказалось, это вкусно. Даже Ванька оценил. Сначала поел просто так, потом покрошил туда хлеба и поел. Потом решил, что хлеба недостаточно и добавил ещё рулета с маком. А под конец выдавил туда полбутылки кетчупа. Пришлось выбросить. Но пока не было кетчупа — ел с удовольствием.
— Мне-то хоть что-нибудь осталось?
— Да, я героически сберегла пару порций.
Я счастлив: я дома, меня ожидает вкусный ужин, горячий душ и отдых. Захожу на кухню и вижу, что Ванька изобрёл новое блюдо: сложил в креманку несколько шоколадных конфет, обильно залил это дело майонезом и соевым соусом и ест ложечкой из «Баскин-Роббинса».
Задание лежит на столе у мастера. Наташа всё расписывает чётко, по пунктам. Она мастером всего только три месяца, но уже знает всю цеховую кухню от и до. У нас учатся быстро. Да и девчонка она толковая, мы с ней восемь лет назад работали на разметке, куда она пришла после института. Посмотрим задание. Два листа металла 14мм по программе, сорок деталей из 25-го, кое-что из шестёрки и на сладкое — мост. Мосты мы резать любим: на них присылают большие программы, на двенадцатиметровый лист, там получается от двухсот до трёхсот метров длины реза, а это наша зарплата. Проехал в смену шестьсот метров — считай, что не зря день прожил. Иногда до километра удаётся, но это очень редко. Режется-то оно быстро, основная работа состоит в том, чтобы убрать со стола детали и отходы. Бывает — десять минут режешь, потом час убираешь. Мостовые детали убирать легко, они большие, и их немного. При удачном стечении обстоятельств за смену можно порезать четыре листа — вот тебе и километр. Сейчас этих листов нет, они лежат на складе. В ночную смену должен прийти Аббас и почистить их чудо-машиной под названием дробомёт: сбить окалину и ржавчину. Но меня сейчас больше заботит программа на четырнадцатые листы. На листках с программой красными чернилами написано грозное предостережение: после изготовления первой детали отверстие в ней промерить и проследить, чтобы не было вырыва. Если будет вырыв — резку остановить. Звоню Наташке. Вырыв будет обязательно, его не может не быть, потому что плазма при изменении направления движения или в момент остановки делает его обязательно. Наташка успокаивает меня: всё это ерунда, ты уже эти детали делал, никакого вырыва на них не было. Как это не было? Вот так не было, прошли детали нормально, режь и не заморачивайся. Ну, как скажешь. Я скачиваю программу с обменника, открываю её на станке и смотрю, что такого смогла придумать наша программистка, чтобы чудесным образом избежать вырыва. Нет, слава Богу, обошлось без креатива. Девушка она молодая, работает недавно, а училась у того самого Вадика, поэтому ингода присылает такие залепухи, что мне хочется её казнить каким-нибудь варварским способом, примерно таким, каким приходится резать по её программе.
Крановщик мой ещё не пришёл, поэтому у меня есть время сделать раскрой на шестёрку и двадцатьпятку. Где-то существуют отдельные программы на каждую детальку, но мне так резать скучно, я предпочитаю сделать раскрой на целый лист, чтобы не прицеливаться во время резки и оптимизировать расход металла. Да, мне таким образом удаётся экономить, но это я забочусь не о благосостоянии завода, а о себе любимом — мне ведь убирать отходы, поэтому лучше, когда их меньше.
Раскрои сделаны, крановщик пришёл. Он таджик, и его зовут Коля. Настоящее имя выговорить трудно, поэтому все (в том числе и земляки) зовут его по-русски. Работает он каждую ночь, без выходных, и иногда остаётся в день. Улыбчивый, доброжелательный, безотказный, очень аккуратный, работать с ним одно удовольствие. Когда я делаю мелкие детали, которые надо собирать вручную, он приходит ко мне и помогает, хотя это вовсе не его работа. Я объясняю Коле диспозицию: на телеге лежит стопка разнообразных листов металла, наши, естественно, самые нижние. Коля смеётся. А вот и Аббас вынырнул из коридора и остановился под краном. Пока Коля забирается на своё рабочее место, Аббас что-то кричит ему. Переговариваеются они по-русски. Во-первых, потому что Аббас узбек, а во вторых вообще производственные вопросы только по-русски обсуждаются, у наших иноземцев такой этикет. Аббас отработал смену на дробомёте (это он и сложил на телеге стопку листов), теперь идёт ужинать, а потом должен прийти обратно, и Коля ему понадобится. Я спрашиваю о мостовых листах. Аббас разворачивает передо мной листок со своим заданием: там два листа совершенно никому не нужной десятки и профиль. «Если тебе нужно, я приду пораньше, но их надо будет откуда-то со склада забирать, а я даже не знаю, где они там точно лежат. А так я планирую прийти в четыре.» Я, если честно, не очень хочу резать мост, у меня неизвестно сколько времени грозный четырнадцатый займёт. Поэтому я машу рукой: делай, что хочешь. Аббас улыбается и уходит.
— Ты когда спишь-то, Аббас? — спрашиваю я его вдогонку.
— На том свете спать буду, — улыбается он.
Аббасу лет тридцать, он крупный, физически очень сильный человек. Он солиден и нетороплив, ходит по заводу с видом настоящего хозяина. В общем, он тут действительно хозяин, потому что работает сразу на нескольких участках, и от него многое зависит. Берётся за любую работу, но условия ставит сам. И начальство эти условия выполняет, потому что во-первых, такого солидного человека просто неловко обманывать, а во-вторых, он добросовестный и толковый работник, умеющий проявить смекалку и не тратящий силы понапрасну. По-русски он говорит без акцента, хотя в России недавно.
Мы с Колей принимаемся за работу. Разгружаем телегу, закладываем мне на станок нужные листы. Сегодня нам повезло, можно уложить на стол сразу весь необходимый металл, всё помещается в одну закладку. Это удобно и мне, и крановщику, которого я не буду дёграть до конца смены. Я всё вырежу, уберу отходы, сложу вручную мелкие лёгкие детали, а потом позову его, и крупняк мы уберём вместе. Правда, Коле всё равно не удастся отдохнуть, потому что на профильном участке работает Юра, который пилит балки и коробки, и ему тоже нужно краном подвозить профиль, а потом увозить заготовки на стелажи для сверловки. Но там крану обычно немного работы.
Заканчиваю я в шесть часов. Сегодня чуть-чуть припозднился, на 15 минут, но в субботу это можно. По будням жена в семь уходит на работу, поэтому я к тому времени уже должен быть дома, чтобы Ваньку одного не оставлять. Я убираю пачку отходов в угол цеха, пишу наряд, прощаюсь с Колей и ухожу. Аббас в четыре так и не пришёл, наверное, всё-таки решил немного поспать при жизни.
Дома умываюсь (на работе не могу мыться, во-первых там грязная и мыльная вода, а во-вторых, с моей застуженной головой выходить после душа на улицу чревато даже жарким летом, поэтому я не хочу рисковать) и завтракаю, а потом ухожу в Настину комнату (она по субботам учится и уходит рано, до моего прихода) и там пытаюсь спать. Сегодня мне не везёт: в десять кто-то из соседей начинает менять окна: стук, скрежет разрываемой деревянной рамы, грохот перфоратора. К двенадцати к процессу присоединяется другой сосед. Я, так толком и не поспав, встаю и звоню Наташке.
— Ой, да приезжай конечно, Аббас твои листы почистил, они тебя ждут!
Ну вот и чудненько. Целую жену и еду обратно на завод в предвкушении непыльной работы.
Но на заводе меня ждёт облом. Наташка задёрганная и злая: сделанные мной ночью детали не прошли контроль.
— Но ведь на прошлой партии, которую ты же резал, не было вырыва! — удивляется-возмущается она.
— Да был он, не могло его не быть, это ж технология, её не обойдёшь.
С прошлой партии в цеху осталась одна деталь, лежит она в тени и вырыва не видно, но он хорошо ощущается пальцем. Да, он меньше, чем на новых деталях, но всё равно есть.
— Не примет заказчик такие детали. Технологи говорят, что нужно газом резать, он вырыва не делает.
— Они с ума сошли, это ж газом один лист пять часов резать, а мы и так от графика отстаём. Тут вообще всё производство застопорится. А вырыв и на газу будет.
— Ну вот пойди посмотри, может быть что-нибудь придумаешь. Пришла Лена-программист, они с Ромкой на твоей машине положили лист и пытаются как-то выйти из положения.
Рома — мой коллега с соседнего участка. У него есть своя работа, он режет какие-то броневые плиты, а сюда его позвали, чтобы Лена могла увидеть процесс резки собственными глазами и изменить программу. Ах Лена! Ну-ну, посмотрим в твои честные глаза! Лена оказывается девушкой как-то совершенно неприлично красивой для заводского программиста и нарядной, как полковое знамя: на ней бархатно-чёрный костюм, то ли деловой, то ли вечерний, на шее кокетливо повязан газовый шарфик, на ногах босоножки с высоченной шпилькой, а в огромных очках отражается всё цеховое освещение. Но главное — улыбка, перед которой меркнет и свет, и его отражение в очках. Вернее, это уже не улыбка, а истерический смех: я пришёл в тот момент, когда неудачные пробы уже перестали вызывать раздражение. Увидев это солнцеликое великолепие в нашем пыльном и дымном углу, я отменил его казнь и, отправив Рому на его рабочее место, продолжил креативные поиски. Но я опоздал, Лена уже сдалась и потеряла всякий интерес к процессу. Я объяснил ей, чем обернётся для завода переход на резку этих деталей газом, она, не переставая улыбаться, пожала плечами и ушла. Я дорезал этот лист до конца и пошёл на соседний участок за листами для моста. Аббас сидел на своём месте у дробомёта, я помахал ему рукой.
Единственное преимущество работы в дневную смену — наличие двух кранов. Длинный лист закладывать одним краном трудно, приходится везти со стыковки траверсу и цеплять лапы к ней, а это долго и неудобно. А потом убирать длинномеры — это даже с траверсой опасно. Но краны приходится ловить, потому что они почти всё время заняты. На другом конце цеха ещё один незаменимый работник-многостаночник Ильхом работает на гибочном прессе. Работа адская: нужен отличный глазомер и умение рассчитать поправку на люфт в станке. Ильхом работает, как бог, но даже ему трудно, и несмотря на то, что нужно спешить, кран он мне отдаёт с удовольствием: хочется отдохнуть. Я бы на гибочнике работать не смог.
Лист заложен, я обкатываю программу, чтобы убедиться, что она нигде не выходит за её пределы. Это возможно: бывает, листы приходят с приличной серповидностью, причём даже в одной партии среди ровных листов может попасться серп. Сейчас всё нормально, я включаю станок и сажусь в кресло. Отдохнуть мне всё равно не удаётся: то и дело подбегает Наташка: а это ты можешь сделать? А это? Всё могу, собери всё в кучу, и я это сделаю на отходе со второго листа. Да, сделать кассу мне сегодня не удастся, но это тоже моя работа. Сейчас вырежу этот лист и сделаю раскрой на ту мелочь. Убирать его будем уже с Колей, дневная смена закончится. Мимо меня проходит Аббас с котомкой и машет рукой: он свою работу закончил.
Коля приходит в восемь. Я уже порезал отходы, осталось только убрать крупные детали. Это легко: к цепному стропу подвешивается магнит, моя задача — установить его в центр масс детали и закрыть замок. Очень удобное приспособление. Правда, из четырёх приобретённых три года назад, в рабочем состоянии остался только один. Что мы будем делать, когда и он сломается — не знаю. Мы убираем несколько деталей, и тут снова появляется Аббас.
— Ты что тут забыл?
— Работать пришёл, на дробомёт. Слушай, ты не знаешь, как там свет включается? А то все ушли, всё погасили, а как включить — не знаю.
Я не знаю, как включается свет над дробомётом, но мне интересно, и я иду с Аббасом, оставив Колю на кране отдыхать. Мы поочерёдно обходим все колонны со всеми электроприборами. На первой же колонне нам вроде бы повезло: свет включился почти во всём цехе. Но именно угол дробомёта остался неосвещённым. Мы идём дальше. Это освещение сверловки. Здесь рубильник зоны крана. Тут предохранители телеги. Это свет над плазмой. А это — вытяжка. Вот что за зараза громыхала надо мной тогда целый день, когда я работал здесь на позапрошлой неделе.
— Может быть, у Коли спросить, он здесь тоже работал, должен знать.
— Коля не скажет, — улыбается Аббас, — он же тогда будет всю ночь мне листы подвозить, я его задолбаю. А у него ещё Юра.
— Зато я убираюсь и домой иду, меня не будет.
— Ладно, — решает Аббас, — если мы не найдём, как он включается, я тогда плюну и спать пойду. Надо, в конце концов, и отдохнуть, а то вчера днём листы чистил, потом ночью пришёл вагон — я разгружал, утром чистил профиль и листы для тебя, ушёл в пять, а сейчас опять чистить. Пошла работа валом, не успеваем всё сделать, народа не хватает.
— Да конечно, иди отдыхай.
В этот момент Аббас щёлкает последним выключателем, и над дробомётом загораются лампы.
— Засада, — говорит он, — отдохнуть не удастся. Пойду переодеваться.
Я возвращаюсь к Коле, и мы убираем остатки моих деталей.
На улице после холодного ветренного для — неожиданно тёплый и тихий вечер. А ведь белые ночи сейчас, а я их так и не вижу в своём дыму.
— Я сварила гороховую кашу, — говорит жена, — оказалось, это вкусно. Даже Ванька оценил. Сначала поел просто так, потом покрошил туда хлеба и поел. Потом решил, что хлеба недостаточно и добавил ещё рулета с маком. А под конец выдавил туда полбутылки кетчупа. Пришлось выбросить. Но пока не было кетчупа — ел с удовольствием.
— Мне-то хоть что-нибудь осталось?
— Да, я героически сберегла пару порций.
Я счастлив: я дома, меня ожидает вкусный ужин, горячий душ и отдых. Захожу на кухню и вижу, что Ванька изобрёл новое блюдо: сложил в креманку несколько шоколадных конфет, обильно залил это дело майонезом и соевым соусом и ест ложечкой из «Баскин-Роббинса».
