Константин Захаров

Вот для чего нужен хвост. Тягач из Поло, кстати, никакой. Вот с таким прицепом, даже с пустым, максимальная скорость на любой передаче 90 км/ч. Надо будет попробовать без тента.

Памяти недавно ушедшего Эдуарда Успенского.

Прелесть этой истории заключается в том, что на самом деле я её не помню. Вернее, в моей памяти она существует, но не в виде единого целого, а в виде компиляции из нескольких фрагментов, содержащих взаимоисключающие компоненты. Но мне кажется, это даже лучше, ибо если бы я помнил её как положено помнить, она бы была совсем неинтересная. Впрочем, я не уверен, что она будет интересной сейчас.

Итак... Мне шесть лет, я только что пошёл в школу, на дворе ранняя осень, тепло и солнечно. День — то ли суббота, то ли воскресенье, скорее второе. Дело идёт к вечеру. Я во дворе качаюсь на великолепных качелях, сделанных для меня дядей Витей: между двумя близкорастущими соснами на высоте метров шести он прибил толстую крепкую доску, подвесил на неё два троса, а на концах сделал петли из цепей, к которым прикрепил гладко оструганную дощечку. Конструкция была слишком монументальна для моих двадцати с небольшим килограммов веса, вдобавок этими килограммами я распоряжался весьма неумело и поэтому качаться было трудно, приходилось всё время отталкиваться ногами. Но зато если уж удалось раскачаться — это было необыкновенное ощущение настоящего полёта. Вдобавок двор у нас был слегка покатый, и если сесть лицом к сараю, эффект усиливался. Поэтому качели я любил. И в тот вечер качался на них как обычно самозабвенно. Как вдруг во дворе появились двое, неожиданно не с парадного входа от шоссе, а с тропинки от речки. Мать и сын. Мать очень молодая, необыкновенно худая и стройная, в лёгком платье до колен (хотя может быть в водолазке и облегающих джинсах, но такие джинсы это кажется уже из более поздней эпохи, а на дворе 1976 год), у неё длинные распущеные волосы с отчётливой рыжиной, веснушки и насмешливые глаза. Я почему-то сразу определил, что городская. Сын — немного постарше меня, но сильно выше и крепче (хотя на самом деле он был довольно щуплый, просто в сравнении со мной выглядел крепким малым), в круглых очках ботаника и с густой вихрастой шевелюрой того же оттенка, что и у матери. Мамаша поинтересовалась у меня, верной ли дорогой они идут, чтобы встретить на ней Анатолия Данилыча. Я ответил утвердительно. Тут на крыльцо вышла мама и сказала, что Данилыча нет дома (то ли к соседям пошёл, то ли с работы должен вот-вот прийти, он лесником работал), и гости могут пройти в дом или если пожелают присесть за стол рядом с качелями (тот же дядя Витя сделал). А если проголодались, то могут заодно и поужинать. Гости отказались и остались во дворе. Мама пошла по своим домашним делам, решив, что моё общество способно удовлетворить гостей, отказывающихся от угощения.

Я продолжал качаться: развлекать гостей я тогда не умел, да и сейчас тоже не умею, если б у меня сейчас были качели, то придя ко мне в гости вы скорее всего точно так же как и те встали бы рядом и сглатывая слюну наблюдали за тем, как я молча качаюсь. Гостья спросила как меня зовут. Я нехотя ответил (не любил своё имя).
— А его зовут Павел, — ответила она, показав на сына, — а тебе сколько лет?
— Шесть.
— На будущий год в школу пойдёшь?
— Уже сейчас хожу.
— А Павел уже во втором классе. Он отличник. А ты слишком маленький для школы. Тетрадки-то у тебя есть?
— Есть!
— Покажи!
Я остановил качели, сполз с них и пошёл домой за тетрадкой. Думал ещё, какую лучше взять, наверное самую красивую 12-листовую с глянцевой жёлтой обложкой. И ручку ещё взял. Ручка была непростая, то есть простая на самом деле, обычной конструкции, но необычного цвета, не белого или синего как обычно, а нежно-салатового с зелёной закручивающейся головкой: выпросил у деда, когда летом был в гостях на бабушкином дне рождения. Красивая ручка, есть чем похвастаться, только писала плохо, нужно было стержень заменить, а головка закручена очень туго, мне не справиться. Но ведь я же похвастаться взял, а не писать. Я счастливый вышел на крыльцо и обнаружил, что гости про меня забыли: Павел увлечённо качается на моих качелях, и ловко так качается, а его мать столь же увлечённо пасётся в кусте черноплодной рябины. Сейчас я подозреваю, что меня отослали за тетрадями, чтобы просто согнать с качелей.
— Вот тетрадка. И ручка даже. Только в ручке стержень засох, а поменять не могу, она не раскручивается.
— А, — без интереса отозвалась гостья, — ручку надо близко-близко к настольной лампе подержать, где горячо: паста расплавится и станет писать, Павел так всегда делает. А тетрадок у Павла таких полно, и жёлтые и зелёные, и фиолетовые. И он их все исписал. Левой рукой между прочим.
— Левой рукой нельзя писать, — сказал я то, чему меня учили родители.
— А вот и можно, — ответила гостья.
— А пусть покажет!
— Вот ещё что! Не будет он ничего показывать, он же не клоун в цирке. Вот просто пишет как ему удобно. И отличные оценки получает. И знает программу за третий класс. Таблицу умножения.
Павел за всё это время не открыл рта, только увлечённо ловко раскачивался.
— Он и стихов много всяких знает, и песен. Вот ты знаешь песни?
— Нет, зато я про машины знаю всё.
— А Павел и песню про машины знает. «Машина ЗиЛ гружёная бензином решила Стотридцатый обойти». Знаешь такую песню?
Такой песни я не знал. И вообще эти слова показались мне глупыми, потому что тот самый стотридцатый это и есть самый настоящий ЗиЛ, красивый, быстрый и мощный. Именно его все звали просто Зилом, Зилком, все другие назывались только по номерам моделей. До него был другой, предыдущей модели 164, но его как-то ЗиЛом не звали, он был всего лишь эманацией старого-древнего доходяги ЗиС-150 и не считался. Это я и сказал с возмущением нахальной тётке, на что она ответила, что я могу думать всё, что угодно, а её умный Павел знает о машинах всё и в моих глупых комментариях не нуждается. И к тому же это стихи, а в стихах вовсе необязательно придерживаться буквальной истины, в них должна быть поэтическая вольность. И Павел поэзию понимает, а я — нет.

На этом история вдруг обрывается и неожиданно переносится в совершенно другое место и время. Будто склейка в киноленте. На сей раз это лето, мы с мамой едем в переполненной электричке казанского направления на дачу к папиным родителям, у бабушки день рожденья. Папа почему-то с нами не едет, наверное мы в ту ночь ночевали в Москве, а он поехал сразу из деревни. Поэтому мы и сели на электричку не на Казанском вокзале, а на Ждановской, когда она уже была почти заполнена. Здесь у электричек были другие сиденья: не наборные из реек, а фанерные с полумягкими вставками из дерматина. Мама выбрала себе одно из немногих оставшихся сидячих мест, а я остался стоять рядом с ней: садиться на коленки было стыдно (я уже взрослый, мне шесть лет!), а пройти к окошку было для меня невозможно, потому что там уже стояла девочка. Я рядом с ней поместился бы легко, она тоже мелкая была, но мне просто претило такое соседство, уж больно конфетно-мармеладная она была: розовое платьишко с оборочками, рюшечками и бантиками, белые гольфики и большой бант на голове. Совершенно не пара такому брутальному заморышу как я. Девочка ехала с бабушкой, которая, видя мою насупленную физиономию, просто взяла меня за руку и поставила рядом со своей расфуфыренной внучкой. И тоже задала мне кучу глупых вопросов, которые взрослые задают детям, думая, что если ребёнок слишком мал, чтобы отвечать на умные, то пусть на глупые отвечает. По-моему это совершенное свинство со стороны взрослых, потому что задавать вопросы должен ребёнок, а они отвечать, а если ребёнок вопросов не задаёт, значит он просто не хочет разговаривать, и нечего к нему приставать. В довершение всего бабка накормила меня шоколадной конфетой, сообщив, что у внучки сильный диатез, почти диабет, и ей сладкого нельзя. Конфету после этих слов есть не хотелось. Внучка (в отличие от Павла) с бабкой отчаянно пререкалась и даже слегка топала ножкой, и при этом вовсе не плакала, за что я даже почти зауважал её. Наконец бабка от нас отстала и о чём-то заговорила с моей мамой (да о чём? — о непослушных детях-внуках конечно! Тут и моей маме было что рассказать, так что о нас они забыли надолго), а внучка стала знакомиться со мной. «А как тебя зовут? А сколько тебе лет? А где ты живёшь? А что тебе нравится?» Просто удивительно как любопытны эти девчонки! И ведь зачем ей это всё надо? Через полчаса я выйду из вагона и больше никогда она меня не увидит, и я её не увижу, поэтому мне совершенно не хочется знать как её зовут, сколько ей лет и где стоит её ночной горшок. И уж тем более не желаю слушать песни в её исполнении писклявым картавым голоском: «Машина ЗиЛ гружёная бензином решила стотридцатый обойти». Чаша негатива была переполнена и я сообщил ей, что песня глупая, потому что Стотридцатый это тоже ЗиЛ, что это вообще и есть самый настоящий ЗиЛ, потому что все другие называют по номерам моделей, а этот по марке.
— Ты глупый? — округлились жёлтые глаза под розовым бантом, — стотридцатый мимо нашего дома ходит! В Черёмушки! Ба, скажи ему!
— Ты сама глупая! Стотридцатый взрывчаткой гружён был, автобусы взрывчаткой грузят? Автобусы людей возят! Ты хоть слышишь, что поёшь? Вон, кстати, стотридцатый по дороге едет — грузовик!
— Ты точно глупый! Это же песня! Это поэзия, в ней можно всё что угодно! Разве машина сама может что-то решить? А здесь решает! А не водитель!
— Вот поэтому песня и глупая, — ответил я, — и ты глупая.
На моё счастье бабушке и внучке было выходить, и я был страшно рад тому, что во-первых избавился от занудного и неприятного общества, а во-вторых уселся у окошка на место, освободившееся от бабки.

Самое интересное, что обе эти истории имели независимые продолжения. История с Павлом закончилась печально: тем же вечером я сунул свою прекрасную ручку под лампочку и она мгновенно расплавилась и пришла в полную негодность. Редко в дальнейшей жизни мне приходилось так страдать и сокрушаться: такой красивой ручки я больше никогда ни у кого не видел, и тем более сам не имел. Дед сказал, что купил её много лет назад в киоске Союзпечати, а может быть и ещё где-то, он не помнит уже за давностью. Родители меня отругали. За глупость, естественно, ведь надо-то было всего лишь попросить кого-нибудь из них открутить злополучную головку. Но я стеснялся, ведь ручку выпросил без их согласия и привёз в кармане тайно. И вот такой казус! Кто были наши гости я тогда не поинтересовался, а потом и забыл о них. Больше они не появлялись и родители никогда не вспоминали о них. Я и сам-то только сейчас вспомнил, и может быть счёл бы их появление отрывком из какого-нибудь недавнего сна, если б не воспоминание о погубленной по их совету ручке. Сейчас я думаю, что та женщина могла быть курьером. В жизни моего отца есть тёмные пятна. Он каким-то образом был связан с диссидентским движением. Возможно мог бы быть связан и больше, но от активности его удерживало моё существование: меня он любил, и хоть сам не боялся ни тюрьмы, ни даже смерти, но боялся за меня, чтобы мне не остаться сиротой. Так я думаю сейчас, потому что не вижу других причин его неучастия в деле, которому он искренне сочувствовал. Однако косвенное участие всё-таки было. Он возил цветы на квартиру опальному академику Сахарову и разговаривал с Еленой Боннэр, об этом он как-то проговорился. А ещё у нас дома была рукопись продолжения «Зияющих высот» Александра Зиновьева. Называлась она, насколько я помню «Апология чистого безумия» (был ещё какой-то подзаголовок) и содержала множество полуанекдотических случаев из жизни отставного военного лётчика, перемежаемых его военными воспоминаниями, стихами и эпизодами какой-то коммунистической антиутопии. Несколько папок желтоватых листов, исписанных чернильной ручкой с перечёрками, вставками, правками. Часть отпечатана на машинке на полупрозрачной кальке. Я как-то упомянул об этой рукописи в ЖЖ, и ко мне зашёл кто-то и обвинил меня во лжи, потому что рукописи Зиновьева были все у него. Я ничем не смог помочь этому человеку. Зиновьев потом эмигрировал, а рукопись осталась у нас, никто за ней не приехал. В девяностом году её случайно обнаружил я и прочёл. Сейчас я бы сказал, что там было многовато пошлости, но тогда я был менее привередлив. А потом Зиновьев из своей Швейцарии (или куда он там уехал) вдруг написал письмо в «Комсомолку», в котором сказал, что, дескать, на самом деле в СССР жилось хорошо и прекрасно, и дружба народов, и колбаса по два двадцать, и уверенность в завтрашнем дне, чего в бездуховной Швейцарии (или где там ещё) не сыскать. Тогда отец удивил меня ещё раз, попросив отвезти в Москву в театр Ленком.
— Зачем? — спросил я.
— Отдам Марку рукопись этого негодяя.
— А причём здесь Марк?
— Это он мне её дал на хранение.
— Лично дал?
— Нет, с курьером прислал. Он знал, что у меня надёжно.
— Столько лет прошло, ты думаешь, он тебя помнит?
— Конечно помнит!
Однако в Ленком мы не поехали, было некогда. Вскоре рукопись таинственным образом исчезла. Возможно папа сжёг её в теплице. А я теперь думаю, что тем курьером могла быть мама Павлика. Кажется, она была с большой сумкой. А может быть и нет. Но ведь зачем-то она к нам приходила, искала отца зачем-то. А у нас не слишком богатый круг общения был.

Вторая история тоже имела продолжение, вполне абсурдное, в духе моей памяти, подбрасывающей иногда сюрпризы. На день рожденья бабушки приехали не только мы, но и родня с маминой стороны: её родители и брат с семьёй. Родители моих родителей, несмотря на огромную разницу в общественном положении и взглядах на жизнь, дружили. Наносить визиты им по возрасту и здоровью было трудно — жили в разных углах Москвы, а дачи были в противоположных направлениях области — но активно перезванивались, и родители мамы, как более мобильные, ездили к родителям отца на дни рождения. Обычно праздновали бабушкин или Зинин, оба были летом, поэтому можно было не тесниться в квартире а расположиться с комфортом на даче. Вот и в этот раз мамины приехали всем колхозом. И с ними приехал мальчик примерно моего возраста, только повыше и покрепче, одетый в красивый джинсовый костюм и жующий вкусную душистую жвачку.
— Ты что, не узнаёшь? — хором спросили у меня родственники, увидев, что я его дичусь, — это же Егор, твой двоюродный брат!
А у меня память будто отрезало. Я совершенно забыл и самого Егора, и все приключения, которые мы совершали прошлым летом, когда он гостил у нас в деревне. Как купались в пруду на камере от трактора «Беларусь», как ловили карасей, как залезли на чердак, нашли там обрезки каких-то шкур, разделись догола и обвешались этими обрезками — играли в индейцев (это Егор рассказал про индейцев, я не знал о них до этого. А с этими шкурами нас сфотографировали, и этот снимок где-то лежит в пакете с кучей других интересных и не очень фотографий). Это всё осталось в какой-то другой жизни, дошкольной, или жизни до этого великолепного джинсового костюма. Странно было осознавать, что вот этот денди лондонский, благоухающий «джуси-фрутом», всего год назад бегал со мной голышом наперегонки. Да и могло ли такое вообще быть? Потом, конечно, у меня в голове всё улеглось и устаканилось, но вот это ощущение неожиданного начала новой жизни, может быть уже взрослой, когда нужно заново знакомиться с друзьями и родственниками уже на новом уровне (хотя бы на уровне жвачки) — осталось.

А причём тут Успенский? А Успенский потом, через много лет после этой таинственной двойной истории стал вести на телевидении передачу про старые дворовые песни. Тема эта мне не близка, но я иногда немножко смотрел, только ради Успенского, ради его заразительного энтузиазма, с которым он копался в совершенно безумных иной раз словах, в историях песен, их авторов и исполнителей. Там я и услышал наконец правильное исполнение этой песни про машины: в оригинале была таки машина ЗиС, и наверное имелся в виду легендарный ЗиС-5. ЗиЛ в тексте как вариант появился уже в семидесятые годы, в моём поколении, не заставшем уже почти живых машин этой марки и подставившем в текст более привычную аббревиатуру (впрочем, не помню, говорилось ли об этом в той передаче). В общем, всё вроде бы встало на свои места. Однако говорят, что детские травмы самые сильные, и от травмы, нанесённой мне словами этой песни, я так и не оправился, поэтому до сих пор ничего не понимаю в поэзии.

Установил ГБО наконец-то. Да, конечно, газ это экономия, но и падение мощности, я знал это. Но не ожидал, что на этом автомобиле оно будет таким катастрофическим. Будто обратно в Логан пересел. Теперь думаю, надо было экономить и при покупке, брать девяностосильный двигатель, он и дешевле на сорок тысяч, и падение мощности было бы не таким серьёзным. Конечно привыкну, но иногда буду скучать по бодрому темпераменту нового двигателя на бензине.

Не устаю восхищаться криворукостью всевозможных монтажников, установщиков и прочих заплечного дела профессионалов, подвизающихся на ниве апгрейда чего угодно: от автомобиля и компьютера, до квартиры и ландшафта дачных шести соток.

Что-то не так? — спросите вы, те, кто знает силу моего чувства прекрасного.



А вот вам первый снимок: так установлен газовый баллон в нишу запасного колеса на моём автомобиле. Блестящий предмет в центре, от которого отходят трубочки — редуктор. В него вкручены эти самые трубочки (топливная магистраль и трубка заправки), на нём стоят запорные клапаны, которыми в аварийном случае можно обе магистрали перекрыть, и стрелочный указатель уровня газа. Вы что-нибудь из этого видите? И я не вижу, потому что для того, чтобы увидеть, нужно не только вынуть из багажника всё болтающееся там барахло, поднять фальшпол и снять металлическую крышку, открутив два винта, но и забраться в багажник, чтобы посмотреть на предмет изнутри, ибо только оттуда он виден. В принципе у опытного юзера ГБО (даже такого как я) необходимость взглянуть на стрелочник возникает нечасто (тем более всё равно для этого разгружать багажник, поднимать пол и откручивать крышку). Но ведь, ёкэлэмэнэ, ему самому, установщику, при таком положении баллона приходилось монтировать всю арматуру вслепую! Почему же было не повернуть бублик хотя бы на 90°, что существенно облегчило бы монтаж? Однако ж нет! Я так полагаю, просто сначала он разметил и просверлил в полу дырку под трубки, а уже потом сообразил, что баллон развёрнут задом наперёд, а дырка в нём расположена не по центру, относительно неё уже не повернёшь.



На второй фотографии — заправочный узел, приделанный таким образом, что пистолет можно воткнуть строго в одном положении и во время заправки рекомендовано держать, чтобы не провернулся, потому что иначе поцарапает краску над заправочным лючком. Отдельная радость: проставка между заправочной соской и панелью лючка вырезана из деревянной ручки для швабры. Если с положением баллона придётся смириться, то это нужно обязательно переделать. Вырежу на работе кронштейник из нержавейки. Подозреваю, что и место крепления придётся изменить: наверняка саморезы ввёрнуты просто в тонкую пластмассу, и рано или поздно выпадут.

Впрочем, это всё беды маленькие. Помню, когда мне устанавливали ГБО на старую Девятку, там чтобы провести шланг просто проделали дыру в корпусе воздушного фильтра, под самим фильтром. Я спокойно проездил до времени смены фильтра, и когда вскрыл, чуть в обморок не упал: старый фильтр девственно чист, потому что воздух (с пылью и грязью, естественно, шёл через эту дыру. Нашёл подходящую резиновую заглушку, продел шланг через неё и всё тщательно проклеил. А в Логане установщики отломили дроссельный узел от крепления. Слава Богу, он достаточно хорошо прижимается корпусом фильтра, а то бы не знал, что делать.

И люди-то вроде опытные, трезвые и неглупые. Вот ещё вспоминаю сантехников, которые меняли мне холодный стояк шесть лет назад. Навязали ещё и разводку внутри квартиры, хотя я честно хотел сделать сам. В результате таки действительно всю разводку переделывал, но ведь и стояк пришлось самому отрезать! Профессионалы никак не могли сообразить, как его отрезать, если он проложен вплотную к стене.

А вы говорите — блокировки интернета! Вы думаете, там какие-то другие люди работают?

Сегодня закрывали грибной сезон. В сентябре ездили четыре раза, в октябре уже не поедем. В этом году грибов в общем немного (сказалось, видимо, холодное дождливое лето), но в последние две недели неожиданно полезли опята, причём одновременно нормальные осенние и летние, которые мало кто знает. Вот их-то, родимых, мы и набрали.
( Дальше с фотками )

Приключения с опасностью для жизни — не мой стиль. Я считаю, что жизнь сама по себе достаточно опасна для жизни, чтобы её уснащать этим дополнительно. И поэтому не лезу на рожон, не перехожу дорогу на красный свет, не заплываю за буйки, сижу тихо, починяю примус. Но ведь не бывает же, чтоб ни одной опасности за всё детство! Если ты не ищешь её, она сама тебя найдёт. В общем, покопавшись в памяти, я нашёл один действительно опасный случай.
( Read more )

Ездили на родину.
( Многабукаф )

А вот ещё был случай...
( Ни о чём, но многабукаф )

С некоторого недавнего (не помню, правда, какого точно) времени городок Боровск вполне можно считать ближним подмосковьем, ибо расположен он всего в десятке километров от административной границы города Москва. То есть даже ближе, чем какое-нибудь Щёлково или Королёв. Но разумеется, все нормальные люди знают, что от «настоящей» Москвы его отделяет добрая сотня километров и находится он в Калужской области, то есть довольно глубоко в депрессивной провинции.
( Read more )

В этом году как-то особенно милосерден.
Сегодня на прогулке сделал несколько фоток. Качество никакое, но настроение понятно. Подходящим фоном будет прекрасная музыка Алексея Рыбникова.


Cкачать «Голубая планета» бесплатно на pleer.com

























Вот бы всю жизнь так... :)

Сфотографировал вчера на территории, где находится наш завод. Воспользовался временным отключением электричества и хорошей погодой и побродил вокруг цеха. Люблю бродить:)
Два дня, суббота и воскресенье, стояла тихая солнечная погода. Я работал. Сегодня я выходной — поднялся ветер и время от времени принимается дождик, на улице +15°.