firecutter | Мой папа

Знакомьтесь, это мой папа.

Есть у меня в архиве фотографии и лучшего качества, но эта одна из моих любимых. Надо будет как-нибудь не пожалеть времени и научиться пользоваться ГИМПом, чтобы восстановить изображение.
Впрочем, я надеюсь, и так видно, что мой папа красивый человек.
Фото было сделано тридцать лет назад.
А позавчера у него был день рожденья.
У моего папы два дня рожденья. Такое бывает часто, когда в метрике записано одно число, а в паспорте другое. То ли паспортистки путают, то ли ещё какая причина, не знаю. Но есть люди, празднующие день рожденья дважды в году. Вот у бабушки моей было два дня рожденья, один в октябре, другой в ноябре.
А у папы они оба в один день. Просто с разницей в год. По паспорту ему исполнилось восемьдесят. На самом деле восемьдесят один. Подмена случилась во время оккупации, когда бабушка боялась, что старших детей — Зину, Толю и Витю — могут отправить в Германию, и записала их всех в комендатуре на год моложе. Не знаю, помогло это чему-нибудь, или нет, но с тех пор один день рожденья был только у младшего брата Славы, которому тогда было пять лет, и отправка в Германию ему не грозила.
Папа очень одарённый человек. К сожалению, никто из потомков ничего из этих даров не унаследовал.
Во-первых, голос. Не знаю, насколько корректно это сравнение, но можно сказать, что его голос был столь же харизматичен, как и голос Анны Герман. Я говорю «был», потому что уже 15 лет папа не поёт. Вообще. С тех пор, как умерла мама. А до этого он пел постоянно, буквально с момента пробуждения до момента засыпания, с перерывами на завтрак, обед и ужин. И действительно, более приятного баритона я в жизни не слышал. И сравнить не с кем. Вот, с Анной Герман разве. Ну, может быть, слабой тенью можно считать голос Ярослава Евдокимова.
В прежние времена папа был очень артистичен. За невостребованностью этот дар с возрастом угас, но я ещё помню, как он пародировал некоторых наших знакомых и членов семьи. Ну, это могут многие, скажете вы. Но тогда я скажу вам, что он умел спародировать Утёсова и Бернеса. А это очень немногие артисты умели. Да, в общем-то, никто. Однако в этих делах папа был на удивление неамбициозен и стеснителен (что совершенно не присуще его характеру), и поэтому зрителями были лишь люди из близкого круга общения.
Ещё одна черта, даже две связанные, которые я не унаследовал — смелость и честность. Папа всегда говорил то, что думает, говорил в лицо, никого не боясь. Всегда стоял за справедливость, никогда не подличал. Как он при этом умудрился не нажить себе врагов и не оказаться в тюрьме в советские времена — не представляю себе. Его вообще, насколько я помню, всегда и все уважали. Даже «идеологические противники». И я ни разу не слышал, чтобы в деревне его кто-то называл по имени. Данилыч — и только. По отчеству зовут только уважаемых людей. Не «авторитетов», а именно уважаемых.
Папа обожал (и обожает до сих пор) политические дискуссии, и мог начать диспут на любую политическую тему в любом месте и в любое время. И говорил с таким убеждением, что даже противники проникались. И ни разу никто не настучал!
Папа — идеалист. До мозга костей. Он до сих пор верит в честный бизнес и конкуренцию. И, надо сказать, во время исторического материализма он действительно был честным бизнесменом и очень даже конкурировал на Ждановском колхозном рынке в Москве. Он выращивал цветы. Разные: от ранних весенних нарциссов до поздних осенних георгинов. Любимыми были тюльпаны и гладиолусы. А ещё страстью были помидоры. Он заготавливал на зиму несколько бочек солёных, и все съедались, такие вкусные были.
Одно из основных воспоминаний детства — теплицы. С февраля по октябрь. Зимой, весной и осенью он по ночам ходил и топил в них печки. Не только потому что это был основной источник дохода. Главным образом потому что ему нравилось копаться в земле. А доход — чтож, это здорово. Даже планы можно построить. Правда, где взять энергии и организованности на исполнение?
Вот что я унаследовал — это полную неорганизованность и абсолютное неумение работать в команде. Папа — махровый индивидуалист. Поэтому в конце концов хозяйство пришло в упадок. Жаль, но тут и я виноват — уехал жить в далёкий город.
По этой же причине он не примкнул ни к какому правозащитному движению, хотя и знал кое-кого. Когда академика Сахарова лишили всех наград и званий, папа поехал к нему домой и подарил им с Еленой Боннэр огромную охапку цветов. Это мне мама как-то рассказала. Однажды я обнаружил в доме несколько папок с рукописями. Мне они были неинтересны, но в 1986 году я всё-таки взялся их прочесть. Это были авторские рукописи знаменитых «Зияющих высот» Александра Зиновьева. Для 16-летнего подростка, надо сказать, впечатляющее чтиво...
Потом, уже в нынешнее время, когда в «Комсомолке» вышла статья о том, как Зиновьев ненавидит нынешнюю Россию и ностальгирует по советской власти, папа сказал мне:
— Отвези меня в Москву, в «Ленком», я отдам Марку рукопись этого ренегата.
— А почему именно Марку? — спросил я.
— Это он мне её дал на сохранение.
— Так это было 30 лет назад. Ты думаешь, он тебя помнит?
— Должен помнить.
Однако, я его отговорил и в «Ленком» не повёз. Он всё-таки согласился, что за такой срок Марк мог забыть не только о нём, но и о рукописи, да и о Зиновьеве. Но и он мне не рассказал, каким образом познакомился с Захаровым, и с кем ещё знаком.
Такой вот он у меня боец невидимого фронта.
Ещё папа абсолютно не приспособлен к быту. Когда я приезжаю к нему в гости, мне просто плохо делается от того, что я вижу в доме. Увы, он даже помыть посуду не может, он в принципе не понимает, что это такое и для чего нужно. Посуду мою я, примерно в полгода раз. И это не потому что он такой старый и немощный. Он и в сорок был такой же, только мама была рядом.
Жениться второй раз он не захотел. Хотя в свои 65 был ещё хоть куда. Мама — единственная женщина на всю жизнь. Многим это непонятно. Но папа несгибаемый человек, в том числе и в однолюбии.
У него непростой характер, с возрастом приобретающий особую непростоту. Мы не можем жить вместе, не ссорясь и не выясняя отношений. Папа авторитарен до предела, он должен руководить любым процессом в самой последней мелочи. Я не выдерживаю, хотя понимаю, что пятая заповедь летит мне на голову ведром горящих углей. Да, с ним непросто.
И я думаю, что ему со мной ещё сложнее. Я не оправдал ни одной его надежды. Не стал «большим человеком», сидящим в кабинете с секретаршей и ездящим на персональном автомобиле. Не выучился музыке. Не получил образования. Не выправил здоровье. В конце концов, его до сих пор огорчает и раздражает, что я левша. Почему-то у нас в семье это считается уродством...
Всё у меня не так.
И тем не менее, когда я приезжаю, он старается меня накормить и дать денег на дорогу. Со своей-то пенсии! И я, случается, беру, потому что к сорока годам так и не научился зарабатывать столько, чтобы царапина на автомобиле не превращалась в чёрную дыру семейного бюджета. Папе для меня ничего не жалко.
Папе помогают соседи. В своё время он столько сделал для них (а Жене и Володе Лебедевым вообще был вместо отца), что сейчас они считают за честь помогать ему. Хоть характер у него уже не тот, что был раньше. Добро возвращается.
С Богом у него сложные отношения. Старшая сестра Зина последние 30 лет откровенно давила своим баптизмом, а свободолюбивый папа не принимает никакого давления, пусть даже это давление Самой Любви. И я, пытаясь заговорить о Христе, натыкаюсь на глухую оборону. Однако, когда мы созваниваемся, он нет-нет, да сообщает мне: «Я о вас молюсь!» После того, как я уехал жить в город, он раздал мою христианскую библиотеку. У него несомненный дар благовестника: я эти книги ни за что не решился бы кому-нибудь предложить, а папа говорит уверенно: «Это читал мой сын, а он всякую ерунду читать не будет!» Так и разошлось пара десятков книжек. И я этому умению давать в простоте очень завидую, даже больше, чем музыкальному дарованию.
В последние годы папа сдал. Одно время я даже взял его к себе, но он не ужился с нами. Не привык он к тому, что кто-то живёт рядом, и надо двигаться и соблюдать какие-то правила. Как только ему стало легче, я отвёз его обратно. Увы, со скандалом. Но папа не помнит зла. А если и вспоминает что-то, то легко забывает. Вот ещё одна составляющая долголетия.
Для своего возраста он довольно здоров. Конечно, не так, как Познер, который в свои 77 прыгает козликом. Но у него крепкое сердце. И зубы, между прочим, почти все целые, ни одного протеза. Познер может этим похвастать? Только вот суставы болят, это у нас семейное.
На лето у него, как всегда, громадьё планов. Сделать, конечно, ничего не удастся, поскольку и силы не те, и организованности нет, как и не было. Но есть стимул, чтобы жить, потихоньку шевелиться, встречать каждый день.
Дни рождения свои он никогда не праздновал. Он не любит быть в центре внимания, да и вообще застолья не любит, шумы человеческой суеты. Поэтому никого к себе не зовёт. И я, поросёнок, не приезжаю, хотя надо, надо!
Приезжает жена старшего сына, Лена. Привозит продукты, лекарства. Но это всё, что она может сделать для него. Сама насквозь больная, с астмой и остеохондрозом, еле ходит.
Я звоню ему. Голос по телефону бодрый. Сообщает о своих достижениях за день. Сходил к соседу Ивану, подискутировали о Чубайсе.
— Мне не скучно одному. Ванюшку бы вот увидеть!
— Летом приедем, увидишь.
— Ну и слава Богу. Но ты там осторожнее езди!
— Ясное дело.
— Ну и с Богом.
С Богом, папа!