Сектантские рассказы
Nov. 14th, 2012 23:32![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
firecutter
С большим опозданием (в чём каюсь, но, к сожалению, не имею возможности ускорить процесс) продолжаю написание рецензий на книги издательства «Титул». Данная статья представляет собой скорее размышление, нежели рецензию. Прошу прощения за некоторое превышение лимита знаков и за то, что по техническим причинам не смогу вовремя отвечать на комментарии, если таковые будут.
Константин Прохоров. «Сектантские рассказы».
Сначала субъективное. Рассказы мне понравились. Написаны по всем правилам создания рассказов хорошим литературным языком, образы героев живые, события правдоподобные. В общем, каждый отдельно взятый рассказ вполне хорош. Есть только одна претензия к автору, и то он её предупредил самоироничным названием сборника. Некоторое однообразие подачи материала. Суть всех произведений сводится к одному: живёт среди прочих людей один человек, не по общепринятым правилам, а по вере в Бога. Не просто говорит: «Я верующий», — да может быть и не говорит, но живёт так, что понятно: воочию видит Сына человеческого на престоле одесную Отца. И факт такого жизненного поведения и совершения определённых нелогичных с точки зрения обывателя поступков заставляет окружающих если не каяться в своих грехах, то по крайней мере задумываться о жизни. И если честно, сей предмет сам по себе настолько хорош, правилен и назидателен, что даже претензию по нему выдвигать неловко. Поэтому будем считать мои слова придиркой. Рассуждая с точки зрения сугубо литературной, я делаю вывод, что автор в принципе способен и на большее, поэтому капризничаю. Но дочитав книгу до середины и обнаружив, что вторую её половину составляют богословские эссе, я понимаю, что автор вряд ли на что-то большее замахнётся: в наше время служителю церкви слишком трудно совмещать в одном лице проповедника, публициста и беллетриста. И тут мы переходим к объективному. А оно состоит в том, что последний всегда приносится в жертву первым двоим. Из-за чего, собственно, мы и имеем ту литературу, которую имеем. И поэтому подобные рассказы, которые очень хороши для уверенного многообещающего дебюта, так и остаются почти потолком современной русскоязычной христианской прозы.
И мне кажется, что это неправильно. Я искренне не понимаю, почему беллетристика считается у нас «низким жанром». Ведь у неё огромный потенциал: публицистику, пусть даже такую блестящую, как наша протестантская (без всякой иронии говорю — истинная правда), любят и воспринимают не все. Поле беллетристики куда шире, и есть ещё люди, понимающие и ценящие серьёзную литературу, а не просто жующие глазами буквенную жвачку. И проповедями у нас как-то «наелись», евангелисты не собирают толпы и стадионы, как двадцать лет назад. Люди идут мимо, и самой доброй реакцией их будет: «Об этом послушаем тебя в другое время». Вот тут бы и выйти хорошей, умной, доброй и честной прозе. Почему же этого не происходит?
Здесь много причин. Первая, конечно, финансовая: издатели не могут рисковать и без того небольшими средствами, которые приносит продажа специфической христианской литературы. И «мирские» книжные магазины их продукцию не берут на реализацию именно в силу специфики: «наши люди» уже могут позволить себе поехать в булочную на такси, но не пойдут искать пищу духовную в то место, где лежит мирской ширпотреб.
Вторая — культурная. В последнее время всё больше слышно о том, что вера становится уделом маргиналов, люди образованные и интеллигентные в церковь не идут, бо неинтересно и религиозный обскурантизм. И предпринимаются попытки, по меткому слову Андрея Гурского, «миссии в племенах интеллектуалов». Это, конечно, спорный аргумент, насчёт неинтересности, не за тем человек идёт ко Христу, чтоб интересно было, но ведь человек и в церковь приходит, а что получается, если ему там не с кем по душам поговорить? Что же, нам создавать отдельные церкви по образовательному цензу? Или образованным сказать: «Пригнитесь и не светите»? Правильнее будет заниматься просвещением, чтобы вчерашние маргиналы становились людьми истинно образованными. Это возможно, и я видел тому примеры. Но это сложно, потому что во-первых некому заняться, а во вторых — стереотип антагонизма науки-культуры и религии.
И третья причина, определение которой дать не могу, только описание. Дело в отношении христиан к слову. Для нас оно однозначно — меч обоюдоострый. Причём образ меча так силён, что как-то забывается, откуда он взят. Между тем, в книге Откровение этот меч исходит из уст Самого Христа, но не Его служителей. И даже там, где Апостол говорит о «мече духовном, который есть Слово Божие» (Еф., 6:11-17), контекст предполагает брань не с людьми, а с «духами злобы поднебесной». Да и поборать не мы будем, а Господь Словом Своим. А наше дело — за собой наблюдать (с оружием против духов), да Слово сеять. Да ещё жатву собирать. А тут уж всё буквально по пророкам Исаии и Михею, вторящим друг другу: «И будет Он судить народы, и обличит многие племена; и перекуют мечи свои на орала, и копья свои - на серпы: не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать.» (цитирую по Ис.2:4, в контексте). Орало — это инструмент для обработки почвы: соха, плуг, культиватор. Той самой почвы, упав на которую, зерно Слова прорастёт и даст плод только в том случае, если она подготовлена и ухожена: очищается от сорняков, поливается и охраняется от вытаптывания. Культивируется, то бишь. И конечно можно сказать, что это тоже делает Бог — подготавливает души к покаянию, но вот Ап.Павел говорил: «Я насадил, Аполлос поливал, но взрастил Бог» (1Кор.3:6)
Так вот литература (да и вообще культура) — то самое орало, призванное подготовить человеческую душу к принятию Слова во всей его полноте, чтобы ни сорняки не заглушили, ни скотина не затоптала, ни высохло хотя бы частично.
Не только написание серьёзной литературы, но и чтение её — труд. Причём труд, требующий и таланта, искры Божьей. Читателю шаг за шагом, образ за образом нужно реконструировать мир, созданный писателем, и найти ядро, центр, сокровище этого мира. Тогда только книга по-настоящему интересна и затрагивает душу, если читатель выстрадал её вслед за писателем, поэтому урок и назидание запомнятся и пойдут впрок. И хорошая книга — именно та, в которой писатель принуждает читателя к такому труду, заставляет его буквально продать всё, что имел, чтобы купить поле, на котором сокровище. Именно об это и претыкаются наши протестантские писатели: мы ведь держим это сокровище в руках, мы им делиться должны, как же его прятать? Но такова человеческая натура, что дармовщина никогда не идёт впрок. Дар предполагает использование в труде, а не просто приятное времяпровождение или возбуждение чувств. Царство Небесное, как известно, силою берётся. И если оно спрятано в художественной книге — эта книга сделает больше проповеди. Потому что не разжёвано и положено в рот, а добыто. Дар не покупается, это правда, но вот чтобы принять его, приходится многое продать. И удивительно то, что мы не видим, как сей факт подтверждается мировой литературой: Достоевского, Мориака, Сенкевича, Сюсако Эндо — читает весь мир. Где покаявшиеся, спросите вы? Но дело литературы не каять, а готовить к покаянию. К человеку, прочитавшему «Молчание» или «Преступление и наказание», приходит проповедник, и тот узнаёт в проповеди ту правду, которую побоялся угадать в книге. Количеством это не измерить.
Привычка относиться к слову исключительно как к информации служит нам, протестантам, недобрую службу. Недооценка роли образов и литературных приёмов порождает и буквализм толкования Библии, приводящий к ещё большей сумятице, когда приходится ломать копья по поводу переводов или выяснять, является ли Библия Словом Божиим, или только содержит в себе его. Отсюда и чёрно-белое представление о мире, отсюда и пресловутый религиозный обскурантизм, определённый значением слова «сказано», но упускающий тот факт, что «сказано» зачастую больше, чем «сделано». Я, конечно, не буду утверждать, что это всё исключительно от нелюбви к беллетристике, но уважительное отношение к ней могло бы смягчить эти эффекты. Свидетельствую, что если б в своё время не читал Брэдбери и Лема (казалось бы — с какой стати!), понял бы в Библии куда меньше. Но узнанные образы, как подготовленная почва, с лёгкостью восприняли Слово, определили его, как истину.
Однако мы имеем то, что имеем: замкнутый круг. Слово — оружие, литература — развлечение. Подобное отношение порождает литературные суррогаты. А талантливых писателей демотивирует. И потому немудрящие описательные сектантские рассказы, я думаю, так и останутся одной из вершин современной христианской прозы. А можно было бы и...
Константин Прохоров. «Сектантские рассказы».
Сначала субъективное. Рассказы мне понравились. Написаны по всем правилам создания рассказов хорошим литературным языком, образы героев живые, события правдоподобные. В общем, каждый отдельно взятый рассказ вполне хорош. Есть только одна претензия к автору, и то он её предупредил самоироничным названием сборника. Некоторое однообразие подачи материала. Суть всех произведений сводится к одному: живёт среди прочих людей один человек, не по общепринятым правилам, а по вере в Бога. Не просто говорит: «Я верующий», — да может быть и не говорит, но живёт так, что понятно: воочию видит Сына человеческого на престоле одесную Отца. И факт такого жизненного поведения и совершения определённых нелогичных с точки зрения обывателя поступков заставляет окружающих если не каяться в своих грехах, то по крайней мере задумываться о жизни. И если честно, сей предмет сам по себе настолько хорош, правилен и назидателен, что даже претензию по нему выдвигать неловко. Поэтому будем считать мои слова придиркой. Рассуждая с точки зрения сугубо литературной, я делаю вывод, что автор в принципе способен и на большее, поэтому капризничаю. Но дочитав книгу до середины и обнаружив, что вторую её половину составляют богословские эссе, я понимаю, что автор вряд ли на что-то большее замахнётся: в наше время служителю церкви слишком трудно совмещать в одном лице проповедника, публициста и беллетриста. И тут мы переходим к объективному. А оно состоит в том, что последний всегда приносится в жертву первым двоим. Из-за чего, собственно, мы и имеем ту литературу, которую имеем. И поэтому подобные рассказы, которые очень хороши для уверенного многообещающего дебюта, так и остаются почти потолком современной русскоязычной христианской прозы.
И мне кажется, что это неправильно. Я искренне не понимаю, почему беллетристика считается у нас «низким жанром». Ведь у неё огромный потенциал: публицистику, пусть даже такую блестящую, как наша протестантская (без всякой иронии говорю — истинная правда), любят и воспринимают не все. Поле беллетристики куда шире, и есть ещё люди, понимающие и ценящие серьёзную литературу, а не просто жующие глазами буквенную жвачку. И проповедями у нас как-то «наелись», евангелисты не собирают толпы и стадионы, как двадцать лет назад. Люди идут мимо, и самой доброй реакцией их будет: «Об этом послушаем тебя в другое время». Вот тут бы и выйти хорошей, умной, доброй и честной прозе. Почему же этого не происходит?
Здесь много причин. Первая, конечно, финансовая: издатели не могут рисковать и без того небольшими средствами, которые приносит продажа специфической христианской литературы. И «мирские» книжные магазины их продукцию не берут на реализацию именно в силу специфики: «наши люди» уже могут позволить себе поехать в булочную на такси, но не пойдут искать пищу духовную в то место, где лежит мирской ширпотреб.
Вторая — культурная. В последнее время всё больше слышно о том, что вера становится уделом маргиналов, люди образованные и интеллигентные в церковь не идут, бо неинтересно и религиозный обскурантизм. И предпринимаются попытки, по меткому слову Андрея Гурского, «миссии в племенах интеллектуалов». Это, конечно, спорный аргумент, насчёт неинтересности, не за тем человек идёт ко Христу, чтоб интересно было, но ведь человек и в церковь приходит, а что получается, если ему там не с кем по душам поговорить? Что же, нам создавать отдельные церкви по образовательному цензу? Или образованным сказать: «Пригнитесь и не светите»? Правильнее будет заниматься просвещением, чтобы вчерашние маргиналы становились людьми истинно образованными. Это возможно, и я видел тому примеры. Но это сложно, потому что во-первых некому заняться, а во вторых — стереотип антагонизма науки-культуры и религии.
И третья причина, определение которой дать не могу, только описание. Дело в отношении христиан к слову. Для нас оно однозначно — меч обоюдоострый. Причём образ меча так силён, что как-то забывается, откуда он взят. Между тем, в книге Откровение этот меч исходит из уст Самого Христа, но не Его служителей. И даже там, где Апостол говорит о «мече духовном, который есть Слово Божие» (Еф., 6:11-17), контекст предполагает брань не с людьми, а с «духами злобы поднебесной». Да и поборать не мы будем, а Господь Словом Своим. А наше дело — за собой наблюдать (с оружием против духов), да Слово сеять. Да ещё жатву собирать. А тут уж всё буквально по пророкам Исаии и Михею, вторящим друг другу: «И будет Он судить народы, и обличит многие племена; и перекуют мечи свои на орала, и копья свои - на серпы: не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать.» (цитирую по Ис.2:4, в контексте). Орало — это инструмент для обработки почвы: соха, плуг, культиватор. Той самой почвы, упав на которую, зерно Слова прорастёт и даст плод только в том случае, если она подготовлена и ухожена: очищается от сорняков, поливается и охраняется от вытаптывания. Культивируется, то бишь. И конечно можно сказать, что это тоже делает Бог — подготавливает души к покаянию, но вот Ап.Павел говорил: «Я насадил, Аполлос поливал, но взрастил Бог» (1Кор.3:6)
Так вот литература (да и вообще культура) — то самое орало, призванное подготовить человеческую душу к принятию Слова во всей его полноте, чтобы ни сорняки не заглушили, ни скотина не затоптала, ни высохло хотя бы частично.
Не только написание серьёзной литературы, но и чтение её — труд. Причём труд, требующий и таланта, искры Божьей. Читателю шаг за шагом, образ за образом нужно реконструировать мир, созданный писателем, и найти ядро, центр, сокровище этого мира. Тогда только книга по-настоящему интересна и затрагивает душу, если читатель выстрадал её вслед за писателем, поэтому урок и назидание запомнятся и пойдут впрок. И хорошая книга — именно та, в которой писатель принуждает читателя к такому труду, заставляет его буквально продать всё, что имел, чтобы купить поле, на котором сокровище. Именно об это и претыкаются наши протестантские писатели: мы ведь держим это сокровище в руках, мы им делиться должны, как же его прятать? Но такова человеческая натура, что дармовщина никогда не идёт впрок. Дар предполагает использование в труде, а не просто приятное времяпровождение или возбуждение чувств. Царство Небесное, как известно, силою берётся. И если оно спрятано в художественной книге — эта книга сделает больше проповеди. Потому что не разжёвано и положено в рот, а добыто. Дар не покупается, это правда, но вот чтобы принять его, приходится многое продать. И удивительно то, что мы не видим, как сей факт подтверждается мировой литературой: Достоевского, Мориака, Сенкевича, Сюсако Эндо — читает весь мир. Где покаявшиеся, спросите вы? Но дело литературы не каять, а готовить к покаянию. К человеку, прочитавшему «Молчание» или «Преступление и наказание», приходит проповедник, и тот узнаёт в проповеди ту правду, которую побоялся угадать в книге. Количеством это не измерить.
Привычка относиться к слову исключительно как к информации служит нам, протестантам, недобрую службу. Недооценка роли образов и литературных приёмов порождает и буквализм толкования Библии, приводящий к ещё большей сумятице, когда приходится ломать копья по поводу переводов или выяснять, является ли Библия Словом Божиим, или только содержит в себе его. Отсюда и чёрно-белое представление о мире, отсюда и пресловутый религиозный обскурантизм, определённый значением слова «сказано», но упускающий тот факт, что «сказано» зачастую больше, чем «сделано». Я, конечно, не буду утверждать, что это всё исключительно от нелюбви к беллетристике, но уважительное отношение к ней могло бы смягчить эти эффекты. Свидетельствую, что если б в своё время не читал Брэдбери и Лема (казалось бы — с какой стати!), понял бы в Библии куда меньше. Но узнанные образы, как подготовленная почва, с лёгкостью восприняли Слово, определили его, как истину.
Однако мы имеем то, что имеем: замкнутый круг. Слово — оружие, литература — развлечение. Подобное отношение порождает литературные суррогаты. А талантливых писателей демотивирует. И потому немудрящие описательные сектантские рассказы, я думаю, так и останутся одной из вершин современной христианской прозы. А можно было бы и...
